Марго и демиург. Роман - Маргарита Минина

***

– Словом, братцы вы мои… и сестры, актеры и зрители безнадежно испорчены, чтобы порождать и воспринимать искусство театра. Все, кроме детей. Потому что они еще, как говорится, «жизни не знают», еще не сплющены и не обтесаны ею, как… как галька на берегу. Да, они еще не стали одинаковыми и плоскими. А потому готовы безоговорочно и самозабвенно верить в разную чепуху. Вспомните себя – как ваше сердце замирало в ужасе, что несчастная елочка так и не зажжется, если вы сами громко, изо всех сил, не закричите: «Елочка, зажгись!»? Как вы пускались в рев, видя, что какой-нибудь заблудившийся теленок тонет в луже. Не зря Иисус призывал: «Будьте как дети!». Увы, тщетно призывал, ибо это невозможно – нельзя родиться обратно. Конечно, случается, что в детство впадают. Но в вашем возрасте вам это пока не грозит.

– Так что остается лишь соблюдать конвенцию, то есть, делать вид. Конечно, редко, но встречаются по-настоящему великие актеры. Им, действительно, иногда удается заставить зрителя забыть об условности. Порой даже в сугубо реалистических спектаклях. Кстати, чем дальше отстоит пьеса от реалий сегодняшнего дня, чем она «стариннее», тем легче это сделать. Но и это лишь исключения, подтверждающие правила. И они, в общем, не в счет.

Вот эти бесконечные и заведомо обреченные попытки подражать жизни и привели современный театр к полному краху.

– Но если театр умер, для чего вы нас тут собрали? К чему весь этот сыр-бор?! – раздался возмущенный голос какого-то старшеклассника.

– Совершенно справедливый вопрос, батенька, – одобрительно улыбнулся АМ: – Сейчас я попробую на него ответить…

Но тут встал до этого молчавший КА и начал своим тенорком:

– Я готов подписаться под каждым словом, которое произнес АМ. Да, театр мертв. Тогда зачем же мы все это затеваем, спрашиваете вы? Дело в том, что мы педагоги. И наша цель заключается не в том, чтобы возродить театр, а совсем в другом. В чем же? Вопреки тому, что уже было сказано, мы с АМ убеждены – тот, кто ни разу не вдохнул (извиняюсь за штамп) пыльный запах кулис, кто не ревновал, если заглавную роль получил не он, не впадал в отчаянье от собственной бездарности, не подглядывал сквозь дырочку в занавесе, сколько публики собралось и как она реагирует, – тот, не скажу, что не жил (это было бы преувеличением), но, во всяком случае, лишился того драгоценного опыта, который необходим, как воздух, для любой души. Особенно, для души юной. Мы с АМ знаем об этом как нельзя лучше, ибо не просто несколько лет отдали театру, но были навсегда отравлены им. И хотим этот яд впрыснуть вам, для вашей же вящей пользы. Мы, которые сами прошли через этот искус, просто не простим себе, если лишим вас этого, если хотите, целебного наркотика. Мы вовсе не собираемся делать из вас актеров, тем более, что это и невозможно. Но намерены дать вам шанс прикоснуться к этому, пусть и мертвому, но при всем при том – чудеснейшему из искусств. Такое вот кажущееся противоречие, можно сказать, антиномия, ребятки. Да-с…

***

– Да, – снова подхватил АМ, – мы хотим дать вам шанс. И если вы воспользуетесь им, то спустя многие годы сможете с ностальгической благодарностью сказать, мол, и у меня это было. И я это испытал. Но… при этом нам с КА вовсе не улыбается создавать просто обычный школьный театр для разыгрывания невразумительных «детских» пьес, а то и просто готовить «монтаж» к празднику, чтобы родители умилялись, как хорошо и похоже играет на сцене их сынок или дочка. Нет, наши амбиции простираются дальше. Мы с вами попробуем сделать что-то незаурядное, что-то, не побоюсь этого слова, выдающееся. Ибо труп современного театра можно если не оживить, то хотя бы гальванизировать.

И такие случаи бывали. Только они все без исключения были связаны не с попыткой воспроизводить «жизнь как она есть», а в точности наоборот. Превратить театр во что-то совсем непохожее, максимально отдалиться от правдоподобия, показать именно то, чего в жизни как раз никогда не бывает. Зато в душе человеческой порою случается. В душе и в голове. Если, конечно, повезет.

Вот только в уходе совсем уж в условность, удавалось, хоть и редко, достигнуть успеха, – вмешался КА. – Это как с кораблем в бурю. Если капитан пытается причалить к берегу, который – вон он, совсем близко, то корабль обязательно разобьется о скалы, а если направить его в открытое море, то можно и спастись. И примеры такого чудесного спасения были. Например, театр абсурда или брехтовский театр. А в роли капитанов, которые уводят корабль подальше от жизни в область полной условности выступают режиссеры. И тогда зритель может увидеть сценическое действо умытыми глазами. Ближе всего к изобретению этого лекарства для театра подошел Всеволод Мейерхольд. И мы с АМ являемся в каком-то смысле его горячими поклонниками и учениками.

– Словом, мы будем строить театр не абы как, а с этой высокой целью. Даже если нам и не суждено будет ее достичь. Вы готовы на такую авантюру?

Ну, конечно же, мы были на нее готовы и дружно закивали головами.

***

– И вот тут вас ждет еще одна плохая новость. Первая, как, надеюсь, вы еще помните, заключалась в том, что театр – мертвый жанр. А вторая – в том, что самодеятельности мы с КА не допустим.

– Так это же, скорее, хорошая новость? – удивился кто-то.

– Это как посмотреть, – рассмеялся АМ. – По-моему, для вас она плохая. Поскольку, если вы все-таки решитесь участвовать в нашем театре, придется тратить на это уйму времени в ущерб всему остальному. И даже, возможно, учебе. Родители ваши будут этим очень недовольны. Начнут на нас с КА жаловаться начальству. И, вообще, если это не самодеятельность, то мы вслед за Пастернаком будем «не читки требовать с актера, а полной гибели всерьез». Ну, если и не гибели, то хотя бы полной и безусловной самоотдачи. Так что решайте сами, предварительно хорошенько подумав.

– А что мы будем ставить? – спросил кто-то. – Какую пьесу?

Тут снова поднялся КА:

– Ну, с пьесой мы после жарких споров как раз определились. И благодарить за это вы должны прежде всего АМ. Именно он предложил поразительную режиссерскую трактовку. Да-с, именно он.

Тут я испытала прилив гордости за АМ и с трудом удержалась, чтобы не обвести всех собравшихся торжествующим взглядом. КА продолжал:

– Даю подсказку. Как говорилось в одной очень старой фильме (он всегда так говорил, как в старину – не фильм, а обязательно фильма, в женском роде, поскольку так выходит, как он объяснял, гораздо выразительнее) – «а не пора ли нам, друзья мои, замахнуться на Вильяма нашего Шекспира?»

– Неужели Гамлет? Гамлета будем ставить? – радостно ахнули мы.

– А вот и не угадали. Шекспир да, но вовсе на «Гамлет», а «Отелло».

– А-а, – загудели мы разочарованно.

– Хотя, уверен, что никто из вас этой пьесы не читал. Поднимите руки, если кто все-таки читал.

Ни одна рука не поднялась.

– А в театре или в кино кто-нибудь «Отелло» видел?

Оказалось, что только один из собравшихся видел когда-то старую американскую экранизацию.

– Вот видите, – сказал КА, – а туда же. Но сюжет-то вы, конечно, все знаете. Кто может пересказать?

– Ну, в общем, Отелло – это негр, который был большим военачальником. На Кипре, кажется. И женился на белой красавице. А потом задушил ее из-за платка. Вот и все.

Мы засмеялись, а вместе с нами и оба учителя.

– Допустим, – все еще посмеиваясь, сказал КА, – Отелло был не негр, а мавр, то есть, скорее, араб. Но это мелочи. А пересказали вы совершенно замечательно – коротко и емко. И хоть никто из вас саму пьесу не читал, но интуиция у вас работает. Ваше разочарование понятно и справедливо. Ибо «Отелло», по моему мнению, самая неудачная из шекспировских пьес, чудовищно длинная, а сюжет, прости Господи, настолько искусственный, что современному зрителю показывать ее в первозданном виде никак нельзя.

– А зачем тогда ее ставить?!

– Знаете что? Рассказывать я вам пока ничего не буду. Лучше вы почитайте или хотя бы пролистайте на досуге шекспировский текст. И подумайте, как увязать эту нелепую историю с удушением из-за платка с современной жизнью? Придумайте какое-нибудь оправдание этому безумству, найдите мотив, понятный нынешнему зрителю. Превратите этот устаревший текст в современную и высокую трагедию. Или в фарс. Как уж получится. А ровно через неделю вы изложите нам свои драматургические версии. А АМ расскажет вам про свой режиссерский замысел. Идет?

***

Вечером я раскрыла Шекспира и стала читать «Отелло», втайне примеряя на себя имеющиеся женские роли. Их оказалось всего три, а девчонок было втрое или даже вчетверо больше. «Конечно, мне ничего не достанется, – разочарованно вздыхала я, – Но интересно все-таки, кого они назначат Дездемоной? Неужели Ленку Павлову?». Хотя надежда: «А вдруг меня?» все-таки иногда заставляла учащенно биться сердце. Но сама пьеса показалась мне бесконечно длинной и, действительно, очень скучной. Так что я не дочитала и первой трети. А уж зачем все действие крутится вокруг носового платка, и как это кружение можно оправдать в глазах современного зрителя, мне и в голову не приходило, как я ее ни ломала.